Я вам сейчас расскажу, про что роман «Война и мир».
Я вам сейчас расскажу, про что роман «Война и мир».
Как по-вашему, в чём сюжет этой книги? Не смысл, до смысла мы ещё дойдём. Срез тогдашнего общества, типа энциклопедия русской жизни, поданная через призмы мирного и военного бытия? Хренушки вам. Толстой в своём романе, например, целенаправленно и последовательно игнорирует существование очень крупных слоёв российского общества – разночинцев и крестьян, практически никак их не показывая. Разночинцы – это, на практике, люди бедные, низкого сословия, получившие при этом университетское образование – само по себе очень дискомфортное положение. Толстой их ненавидел и презирал, считал «полуобразованными» и в роман не включил вообще. Хотя в российской империи их было довольно много, и это была одна из мощнейших сил изменений в общественной жизни. Крестьян же он показывает постольку-поскольку – лишь когда нужно проиллюстрировать какое-нибудь взаимодействие с помещиками. Даже тот самый главный персонаж школьных сочинений – Платон Каратаев –показан всего лишь на несколько страницах и история его заканчивается примечательно: его расстреливают и, что во время, что после расстрела, все делают вид, будто ничего не произошло. И только Пьер потом пронесёт его светлый образ сквозь всю свою жизнь, не пытаясь увидеть в реальных крестьянах вокруг что-то подобное. Фактически все действующие лица книги – князья, графы и прочие дворяне.
Так о чём же тогда сюжет романа? О войне и о том, как она повлияла на Россию? А вот тоже хренушки. Выдающийся русский учёный В. Шкловский отмечает, что Толстой мало того что использовал поразительно ничтожное количество источников, собирая материал о тогдашней войне – он еще и из доступных источников выбирал самые необъективные и патриотически-патетические. Хотя сам при этом нещадно критиковал и тогдашнее руководство, и описание войны другими историками. Зачем ему это было нужно? Шкловский предполагает: «Восприятие войны двенадцатого года человеком, писавшим книгу в 1856 году, было для Толстого слишком современно; не годилось для него и восприятие 20-х годов, потому что оно слишком реально. Нужны были 40-ые годы, годы наибольшей героизации событий…» То есть поняли, да? Толстову не нужно было реальное описание событий войны, ему нужна была расхожая патриотически настроенная их интерпретация (причем что с русской, что с французской стороны) для того, чтобы на её фоне ярче показать свою собственную.
И вот здесь начинается интересное. Современники Толстого говорят, что он был склонен к самостоятельному исследованию всего и вся. Даже начав заниматься музыкой, он как бы пытается «переизобрести» её заново – описывает, из чего состоит музыка, почему она воздействует на человека, и так далее. Он увлечён научными фактами – даже в «Войне и мире» нет-нет, да и пытается объяснить свои мысли посредством сравнения с законами физики или механики, причём видно, что человек в курсе последних открытий и научных теорий. Если б Лев Николаевич жил в наше время, то вполне возможно он был бы подписан на кэтсаенс и даже вероятно писал бы длинные восторженные и уточняющие комментарии к статьям типа этой. Так же он и изобрёл собственный подход к истории, который тесно связан с вопросом свободы воли человека. Свобода воли – вообще очень сложная и, пожалуй, неразрешимая штука. А когда за эту тему берётся такой увлечённый самородок, она может вылиться во что-то действительно грандиозное. Давайте я тут приведу одну цитату из романа, которая представляет собой ничтожный процент размышлений Толстого об этом вопросе. Она мне нравится тем, что тут он, как мне кажется, поднялся на уровень квантовой физики в концептуальном плане – к проблеме наблюдателя и его влиянии на наблюдаемое (физики, поправьте меня, если глупость сморозила).
«Как бы мы ни приближали время суждения ко времени поступка, мы никогда не получим понятия свободы во времени. Ибо если я рассматриваю поступок, совершенный секунду тому назад, я всё-таки должен признать несвободу поступка, так как поступок закован тем моментом времени, в котором он совершен. Могу ли я поднять руку? Я поднимаю ее; но спрашиваю себя: мог ли я не поднять руки в тот прошедший уже момент времени? Чтобы убедиться в этом, я в следующий момент не поднимаю руки. Но я не поднял руки не в тот первый момент, когда я спросил себя о свободе. Прошло время, удержать которое было не в моей власти, и та рука, которую я тогда поднял, и тот воздух, в котором я тогда сделал то движение, уже не тог воздух, который теперь окружает меня, и не та рука, которою я теперь не делаю движения. Тот момент, в который совершилось первое движение, невозвратим, и в тот момент я мог сделать только одно движение, и какое бы я ни сделал движение, движение это могло быть только одно. То, что я в следующую минуту не поднял руки, не доказало того, что я мог не поднять ее. И так как движение мое могло быть только одно, в один момент времени, то оно и не могло быть другое. Для того чтобы представить его себе свободным, надо представить его себе в настоящем, в грани прошедшего и будущего, т.е. вне времени, что невозможно».
К счастью, не весь роман состоит из таких рассуждений. Как Штирлиц, который умел делать хорошую мину при плохой игре (и мина сработала, когда штандартенфюрер покинул компанию, где проигрался), Толстой вбрасывает свою «мину» теоретических рассуждений в эпилог (состоящий, на секундочку, из двух частей, в каждой из которых больше десятка глав). Нет, местами он добавляет рассуждения и в саму ткань повествования, особенно туда, где речь идёт о войне, но, к счастью, не так уж и много. Рассуждения эти призваны доказать, что действия одной, пусть даже очень яркой, личности никак не могут влиять на ход истории. И действия десятков таких личностей – тоже. А ход истории определяется взаимодействием неизмеримо большого числа сознаний, поступков и мотивов абсолютно всех участников исторического процесса – от последнего конюха до императора. И приказы императора не будут иметь никакой силы, если они направлены вопреки движению этого исторического процесса. Толстой говорит, что мы ещё не умеем понимать законы, по которым он функционирует, но что именно в этом состоит основная задача истории – а не в описании отдельных персонажей, которым просто повезло всплыть на поверхность этого бурлящего котла. Поэтому он и полемизирует с историками своего времени, поэтому он и строит свою теорию с нуля. Не знаю, насколько он прав, скорее всего, истина лежит где-то посередине. Но я вспоминаю свои школьные уроки истории, когда нам постоянно говорили, что то или иное событие неизбежно должно было свершиться – и теперь примерно понимаю откуда, в том числе, ноги растут.
А люди, изображенные в четырёх частях романа? Люди – пешки. Не думаю, что когда-нибудь Толстой реально интересовался судьбами людей. Понимал он их великолепно. Читаешь – и поражаешься тому, как глубоко он описывает мотивы, потаённые чувства и мысли людей. Как точно, короткими мазками рисует разные деструктивные сценарии – любой психолог бы обзавидовался. Наташа Ростова, склонная к созависимости, сначала без памяти влюбляется в Курагина, безответственно накачивающего её признаниями в любви, а затем находит своё счастье в таком же созависимом Пьере, с которым у них налаживается семейная жизнь без каких-либо личных границ. Андрей Болконский чисто нарциссически (а чего вы хотели, с таким папой-то) забивает себе место жениха той же Наташи Ростовой и сваливает в закат на полгода с туманной инструкцией «мы обручены, я вернусь и женюсь, но ты никому об этом не говори» – и это девушке в самом расцвете лет, которой нужно срочно искать себе реальных женихов. Да собственно и папенька, Болконский-старший, очень трогательно довёл всех домочадцев и родную дочь до состояния, когда люди при нём теряли способность думать от стресса. При этом дочь, княжна Мари, обязана была ежедневно заниматься под руководством отца точными науками, и поскольку соображать от страха она просто не могла, – регулярно выслушивать «дура» в свой адрес. Кстати, замуж он её, конечно, от себя не отпустил, искусно сыграв на эмоциях, когда приехал потенциальный жених. Кстати, все эти нюансы понимаются только когда сам уже хлебнул лиха, осознал толщину пушного зверя в своей жизни и жизнях близких, пару раз влюбился-женился-развёлся, что-то начал соображать – и именно поэтому подросткам в 11 классе этот роман вообще ничего не даст.
Все эти судьбы, переплетаясь, обрываясь, оставляя эфемерные следы в сознании людей, составляют плотную ткань истории, в которой значение генерала армии оказывается не важнее значения рядового гусара, вовремя крикнувшего «в атаааакуу!!!». Поэтому все они одинаково важны. Поэтому тот же Платон Каратаев, мимоходом встретившийся Пьеру, который вообще не должен был быть тогда в Москве, оказал огромное влияние на всех, с кем потом Пьер взаимодействовал – превратившись в морально-теоретический конструкт, влиявший на его поведение. Поэтому Кутузов ничего не делает с войсками Наполеона, и только временами со вздохами сожаления идёт на поводу у офицеров, требующих активных действий. Вообще Кутузов – фигура, у Толстого олицетворяющая понимание хода событий и того, как с ними взаимодействовать. Именно поэтому на протяжении всего романа Кутузов, по большому счёту, не делает ничего. Что-то в этом есть буддистское.
Короче, роман – совсем не школьная вещь. Его и современники-то далеко не сразу приняли. Он не о людях в том плане, что люди являются главным и самодостаточным объектом изображения. Но при этом он о людях как об элементах общей картины, из которой составляется целое. И эти «элементы» Толстой прописывает великолепно, образы очень узнаваемые, живые, их мотивы логичны, их чувства описаны так глубоко и точно, как мало где можно встретить. Но это не энциклопедия русской жизни. Персонажи там не представляют собой галерею типичных образов Российской империи, ничего подобного. Они очень индивидуальные, по-человечески уникальные, хоть и конечно обусловленные своим воспитанием и временем рождения. Толстой не выводит их для того, чтобы показать какую-то объективную картину мира. Он разворачивает свою собственную мысль, и использует героев для неё. Вообще на самом деле в четырёх частях этого монстра уместилось не так уж много людей и событий. Просто каждое из них описано так тщательно, что становится максимально живым. Ну и соответственно занимает много места. Сериал, короче. И когда он закончился, возникло ощущение, что ему не помешал бы еще как минимум сезон.
