От любви до ненависти один шаг или жизнь русских немцев в годы ПМВ
К началу века 20-го трудно было найти область деятельности, в которой не было бы прекрасно говоривших по-русски людей с немецкими фамилиями. Быть потомком выходцев из Германии было ничуть не зазорно, а сами немцы в сознании обывателя представляли собой людей образованных, честных и трудолюбивых. Немец инженер, немец врач, немец учитель – это профессионал в своём деле, не то, что эти иудеи. Количество русских немцев в высших эшелонах власти было столь велико, что ни о каком притеснении говорить не приходилось, хотя многие из них сохранили протестантскую веру своих предков.
Немцы поселенцы, селившиеся колониями на выделенной царским правительством или купленной самими земле, были образцом успешных фермеров. Вокруг таких колоний возникали настоящие агрохолдинги в их современном понимании – ухоженные поля с механизированной обработкой, продукция с которых здесь же обрабатывается на фабриках и отправляется по железной дороге потребителям. Русские крестьяне, освобожденные от крепостничества так, что остались еще должны своим господам, с одной стороны крепких хозяйственников немцев уважали, а с другой завидовали и порядку, какой всегда был у них хозяйствах, и главное их земле. Но лучше уж работящий немец, чем эти самые, евреи, три шкуры дерущие с работящего люда. Единственные, кто с подозрением относился к немцам была православная церковь, но и тут ненависти не было. Да, верят не так как следует, но верят в того же бога, богоизбранными себя не считают и вообще гораздо приятнее иудеев. В целом, русское предвоенное общество было если и не немцефильским, то максимально близко к этому.
Но в августе 1914 благостная картина интеграции немецкого элемента в русское общество разбилась вдребезги. Рост антигерманских настроений был характерен для обществ всех стран Антанты и Россия была не исключением, но положение русских немцев в Российской империи перед Первой мировой бойней заметно отличалось от положения представителей нетитульной нации в других странах участниках конфликтов. Правая пресса сразу же начала кампанию травли, выпуская в печать тексты, в которых гонимые прежде евреи, если бы читали эти газеты, с удивлением могли обнаружить статьи в которых замени слова “немец и тевтон” на “еврей, иудей, жид”, то получишь типичную антисемитскую статью. Официальная пресса тоже не отставала, хоть градус неадеквата и был заметно меньше, но общая линия была схожей – они не мы, немец нам не товарищ. Буквально за месяц антигерманская истерия захватила общество, причем чем выше было положение людей, тем сильнее она захватывала умы. Русское общество, расколотое противоречиями, внезапно получило зримого общего врага и с воодушевлением неофита накинулось на него.
В регионах после объявления о начале войн еще, по привычке, прокатывались еврейские погромы погромы (что конечно же добавляло сюра, так как война с Германией, а виноваты все равно евреи), но праведная ярость ратующих за самодержавность “патриотов” довольно быстро перекинулась на немцев. Для генералов, чиновников, банкиров и крупных фабрикантов и землевладельцев практически ничего не изменилось – достаточно было показательно собрать деньги на нужды фронта или сходить в лазарет к раненным, а вот всем остальным пришлось туго. Антинемецкие погромы в обеих столицах прокатились еще до начала боевых действий на фронте, отличаясь от еврейских разве что большей цивилизованность, проявившуюся в отсутствии жертв. Начало боевых действий и введение военного положения вкупе с оттоком молодежи на фронт снизило их количество, но не избавило от них полностью. Некоторые немцы меняли фамилии на русские, уступали долю в бизнесе русским лишь бы их перестали бояться, витрины перестали громить, а на входе перестали появляться листки с призывом “Покупай русское у русских!”. Хоть не убивали…
Государственный аппарат, состоявший не меньше чем на 10% из потомков немцев, тоже не удержался от скатывания в антигерманскую паранойю. Уже в августе месяце в регионы были разосланы циркуляры с требованием найти и интернировать всех немецкоподданых, как военнопленных. Вполне логичный и разумный шаг – такие же указы в то же время распространялись и в Англии и Франции, но особенностью российского стала необходимость русским немцам самим доказывать свое подданство, что удавалось далеко не всегда и не всем. Российская Империя до войны была куда лояльнее к переселенцам с чужим подданством, чем можно предположить, кроме того, хотя процесс получения подданства и был четко прописан, никто не отменял бюрократию, когда нужная бумажка бесследно исчезала в недрах архива или не появлялась в нем вовсе.
Правительство, поддавшееся всеобщей шпиономании, усомнилось в верности русских немцев, особенно по отношению к довольно замкнутым общинам немецких колонистов. В августе 1914 во все губернские полицейские управления были разосланы тайные приказы составить список всех «неблагонадежных». Попасть в такой список было делом немудреным: кроме социалистов и немцев, принявших русское подданство, туда автоматом попадали немцы, поляки, прибалты – достаточно было иметь звучащую “по-немецки” фамилию. Общество, накрученное газетными историями о немецких шпионах, снующих повсюду, готово было признать таковым любого, особенно если он себя как-то “странно” вел (зачем булочнику во дворе голубятня? – шифровки Кайзеру отправляет конечно же; ой, г-н Штрассер громоотвод у себя поставил у дома – врёт небось, радио это, шифровки в Берлин шлет и т.д. и т.п.). Так, в Степном генерал-губернаторстве в 1915 году главной темой не протяжении месяцев были “неизвестные аэропланы”, которые, согласно газетам, летали над Омском и окрестностями, как будто что-то разведывали. Тут же находились и свидетели, которые утверждали, что аэропланы садились в угодьях немцев, после чего делался логичный вывод, что немцы шпионят за омичами и передают потом Кайзеру ценнейшую информацию.
Предпринимателям и фермерам доставалось не только от излишнего «патриотизма» обывателей, но и от военных реквизиций, проводимых местными чиновниками. С началом войны на нужды фронта требовалось реквизировать лошадей для подвод, губернскому начальству спускались разнарядки, под которые в первую очередь часто попадали русские немцы – для укрепления патриотизма вестимо. Известны случаи банкротства предприятий и фермерских хозяйств из-за реквизиции всех лошадей – новых либо не продают, либо продают, но по завышенным из-за войны ценам. Русские немцы теперь были если не хуже евреев, то и не лучше для “русских патриотов”. Но нет большего патриота в России, чем собственное же правительство.
С октября 1914 года в правительстве активно обсуждался проект ликвидации немецкого землевладения и землепользования. Идея эта нашла благодатную почву в правительстве и понравилась императору – патриотичненько и освободившуюся землю можно будет раздать ветеранам войны, чем ослабить земельный вопрос. Тем более, что и союзники принимали похожие решения, по отчуждению собственности немецкоподданных, поэтому против идеи никто особо не выступал. Первый ликвидационный закон, принятый в феврале 1915 года, устанавливал требование для немецкоподданных в течении шестимесячного срока, после опубликования его имени в ликвидационном списке добровольно продать всё недвижимое имущество и землю, а в случае неисполнения принудительного отчуждения и продажи на аукционе. Действие закона распространялось на западные прифронтовые губернии, а в сентябре было расширено на малороссийские, западносибирские, а также областей войска Донского и Терского, где была высокая доля немцев колонистов.
Но, “Великое отступление” и проявившее себя позитивное отношение поляков к приходу немцев, посеяли семена страха в имперское чиновничество – если поляки так рады, то что же будет с немцами, которые у нас тут под боком живут. Министерство внутренних дел на полном серьёзе обсуждало вероятность восстания русских немцев при приближении германских войск. Поэтому в декабре 1915 года издается второй ликвидационный закон, который уточняет положения первого и расширяет применение и на русских немцев, перешедших в подданство позже 1880 года, а чуть позже и на вообще любых немцев. Исключение из закона получали землевладения офицеров РИА или добровольцев(!). Лишенных земли немцев принудительно депортировали за Урал, где они, как предполагалось, могли принести меньше вреда.
Оба закона стали тяжким ударом по немцам колонистам, особенно переселившимся в Сибирь во время Столыпинской реформы, так как из-за бюрократических проволочек земля под многими поселениями так и не была оформлена в частную собственность, а находилась в аренде. Многих немцев крестьян ставили перед фактом, что через две недели им будут не рады, причем вся недвижимость отчуждалась также (вы таки будете смеяться, но лошади и скотина тоже недвижимость, хоть и может передвигаться). С отчуждением частной земли процесс был несколько сложнее. Оператором ликвидации был выбран Крестьянский поземельный банк (госбанк созданный в 1880-х для спонсирования выкупа крестьянами земли) – он должен был выкупать землю в соответствии со списками немцев землевладельцев. Но по старой русской традиции при составлении списков почему-то использовали данные полицейских и волостных управлений, а не нотариальных служб, из-за чего списки были полны неточностями и упущениями. В шестимесячный срок, после опубликования списка на участок немца приходила оценочная комиссия, которая в присутствии понятых из крестьян (которые ни бельмеса не смыслили в реальной стоимости имущества) оценивали хозяйство по минимально возможной цене, ниже рыночной в несколько раз, после чего начинали уговаривать хозяина продать по ней, так как чем дольше он будет тянуть, тем хуже будут условия. Многие продавали, опасаясь третьего или четвертого закона, по которым землю отнимут бесплатно, о чем слухи ходили постоянно. Причем так как в законе не было прописано четко, то в случае отчуждения земли на которой стоит предприятие, оно тоже отчуждается, даже если его владельцы в ликвидационные списки не попали.
Более того, в условия войны власти интересовал в первую очередь сев и сбор урожая, но после отчуждения обрабатывать землю становилось некому. Такой неожиданный поворот событий удивил Петроград и для решения проблемы власти разрешили сдавать в аренду отчужденные земли, но с условием обязательной обработки не менее 2/3 от участка, а немцам землевладельцам постановлялось под угрозой штрафа засевать земли, даже если их хозяйство подлежит ликвидации. Так как арендаторов для обработки все равно не хватало и стали проявляться признаки падения сельскохозяйственного производства, то в 1916 году было принято решение направить на крестьянские работы военнопленных, но военное министерство вместо ожидаемых 40 тысяч смогло выделить только 7,5, так как возникали проблемы связанные с их содержанием и охраной. В том же году, до властей дошло, что если отчуждать землю еще и под фабриками пищевой промышленности, не давая им продолжать работать, то на фронте и в тылу могут начаться нехватка продовольствия, поэтому было принято решение о заморозке на два года действия закона для предприятий. Многие русские промышленники и купцы, конечно, были недовольны и обвиняли правительство в отсутствии патриотизма, но деваться было некуда.
Общий объем ликвидированных за 1915-1917 года хозяйств не превышал 10% от их общего числа, сильно разнясь по регионам. Наибольший процент ликвидированных хозяйств был в западных губерниях, где военные власти позволяли себе проводить депортации немцев без формального соблюдения законности. Так за Урал и в казахские степи из западных губерний были депортированы не менее 200 тысяч человек. В области войска Донского и на Кавказе, власти, даже пользуясь широкой поддержкой населения (казаки хотели поживиться землей за счет колонистов) сумели за 2 года ликвидировать всего 10-15% хозяйств, причем, что характерно, ни одного крупного имения не пострадало. В Сибири, хотя губернские власти и проявляли рвение, но местные чиновники кампанию не поддержали и всячески её тормозили, так как большая часть землевладельцев и предпринимателей были немцами и без них региону пришлось бы туго.
В конце 1916 года крестьянские старосты центральноевропейских губерний попросили включить в ликвидационный закон и земли немцев Поволжья, но предложение было положено на время под сукно.
Пробуксовка выкупа земель из-за несовершенства законодательства и нерадивости властей воспринималась многими членами правительства, как недопустимая в условиях войны слабость, поэтому требовалось ускорить процесс. В результате, после полугодовой законодательной подготовки, в феврале 1917 года царское правительство издало третий и самый жесткий ликвидационный закон, предписывающий принудительную продажу с торгов всех неликвидированных земель всех русских немцев по всей империи, с последующей депортацией в Сибирь тех, кто там еще не находится. Этот закон по сути делал русских немцев интернированными в своей же стране.
Царское правительство последовательно превращало русских немцев, верных стране и всю войну тянувших её тяготы наравне со всеми, в парий. Немцев боялись в армии – формируя из них только резервные подразделения, в администрации – запретив в 1915 году занимать любые должности, в образовании – запретив изучение немецкого языка и немецких преподавателей, торговле, земледелии, промышленности, медицине т.е. везде. Чиновников не интересовало, как будут выживать депортированные – деньги есть за продажу земли, вот и живите на них. Страх и наивная надежда, что, раздав земли немцев, решится застарелый земельный вопрос, заставил царское правительство превратить в своих врагов, или как минимум недоброжелателей, миллион русских немцев, с которыми до войны не было никаких серьезных противоречий. Поэтому не стоит удивляться, что они приняли с радостью Февральскую революцию, которая принесла отмену ликвидационных законов, но никуда не убрала германофобию из общества. Русские немцы сумели избежать поголовной депортации в Сибирь и Казахстан, но их испытания на этом, только начинались.